Люся Мордвинова смотрела цветной сон. В том сне инженер Проничев из квартиры напротив стоял перед ней на коленях, и пел песню «Bellе» на три голоса, и так сладко и душевно у него выходило, что Люся плакала во сне горючими девичьими слезами. «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой», – выводил Проничев дрожащим баритоном, и был при этом то крив, и кос, как сантехник из ЖЭКа, то строг, как учитель математики средних классов, то вдруг перевоплощался в пылкого блондина с розой в зубах. Петь ему роза нисколько не мешала. Люся таяла и сжимала подушку, и видела себя во сне в бордовом платье с кринолином. «Ах. Оставьте», - лепетала она Проничеву, а тот, нахал, все пел и пел, и вот когда готов был пасть последний бастион, Люся дрогнула и проснулась.
Было сыро и пасмурно. Будильник молчал. Утро смотрело в Люсино окно как-то недобро, но отголоски сна еще витали вокруг, махали прозрачными крыльями, навевая приятное. Люся потянулась, хрустнув сладко позвоночником, и вдруг…Песня «Bellе» грянула под ее окном, и подхваченная звуками, Люся унеслась на балкон, в чем была, то есть в розовом пеньюаре, полном кружев и тайн, купленном на барахолке у Милки за бешеные деньги. Под окном бушевал оркестр и инженер Проничев. Он вытягивался в струну, махал руками, и вообще вел себя странно, временами изгибаясь и заваливаясь набок. Проничева держали в горизонтали двое помятых молодых людей, но инженер вырывался и бушевал, неистовый, как море на картине Айвазовского. Оркестр гремел тарелками и пел про дьявола. Люся стояла на балконе… В лирическую идиллию не вписывался только дворник Семеныч, меланхолично скребущий метлой серый асфальт. Люся даже покосилась на него неодобрительно, но нечуткий этот человек ничего не заметил.
- Эй, Сашок, – раздалось с соседнего балкона. Чего за музыка с утра? Хоронишь кого, что ль?
Положительно, Люсе не давали унестись в эмпиреи. Дядя Вася Бобыкин, в тельняшке и штанах с пузырями, невкусно пахнущий вчерашним праздником, на роль небожителя не подходил никак. Люся покосилась и туда. Если бы Люсе дана была власть взглядом поджигать, как в каком-то красивом импортном кино, дядя Вася украсил бы собой любое факельное шествие. Но нет, вы…поджигать взглядом Люся не умела. Пришлось терпеть…
- Не, дядь Вась! Проект мы сдали! – ответил снизу Проничев неровным голосом, и так взмахнул руками, что если бы не молодые люди по бокам, точно бы улетел. – Гуляяяем!!! Айда с ними!!!
- Дядя Вася резво скрылся с балкона. Песня кончилась
- Эй! Ребята! Давайте «Прощание славянки»!!! Чтобы все проснулись! Чтобы все видели…какой у нас праздник нынче!!! - пьяно дирижировал внизу Проничев.
У Люси лопнуло что-то в сердце. Не для нее вся эта радость. Весь этот праздник…и инженер Проничев…Люся покинула балкон, закрыла все форточки, и в расстройстве упала на кровать, и сладко заплакала в подушку…
Впрочем, всласть поплакать не получилось. Работа была не волк, но ходить на нее было надо. Люся долго рисовала себе лицо, вывела брови в ниточку, и трусики надела черного кружева, и колготки с модным рисунком.
«Вот иду я по двору, – мстительно представляла Люся, наводя на голове феном немыслимую волну. - Вся такая…и все смотрят, падают, и сами в штабеля укладываются. А Проничев бежит за мной, и кричит: «Любимая! Я это для тебя! Не уходи от меня в немыслимую даль», - а я ему: «Отстаньте, мужчина! Я вас и знать не знаю, и знать дальше не хочу!!!» И уйду, как каравелла. А он останется! Как дурак со своим проектом!»
Во дворе было тихо и пусто. Только шуршал метлой дворник Степаныч, гоняя по асфальту желтые листья и растоптанные окурки. Подол красного Люсиного платья, игриво оплетавший ноги на лестнице, враз вытянулся и повис унылой тряпицей. Жизнь снова не удалась…
- Степаныч? А где все-то? Ну, эти…с оркестром? – жалобно спросила Люся у широкой дворниковой спины.
- А милиция приехала и всех увезла. Пущай там теперь песни свои играют. Нету такого закона, чтобы людям спать мешать с утра. Нет если б свадьба или похороны. А то понаехали с оркестром. Подумаешь, проект. Чего он там сдать мог? Бомбу что ли атомную?
- Так это ты, Степаныч, милицию вызвал? - опешила Люся
- А кто как не я. Если одурели все.
«Так будь же ты проклят!» – чуть не сказала Люся, но больно укусила себя за язык, и слова удержала.
Трамвай послушно подкатил к остановке и лязгнул дверцами. Люся колыхалась в его нутре и грезила…
Инженер Проничев плавал перед ней в теплом розовом киселе, мерцал и просил обеда. Люся несла ему газету и тапочки, одетая лишь в черные чулки и губную помаду. Проничев вставал перед ней на колено, и говорил, что она полонила бедное сердце, и ничего этому сердцу сейчас не надо, даже премий и сверхурочных – только бы на Люсю глядеть и таять… И …
- Девушка, вы выходите? – раздалось над ухом, прервав полет.
- Выхожу, выхожу…- пробурчала Люся, и протиснулась к выходу. Инженер Проничев всхлипнул и растаял…
- Вот понимаешь, Милка…-делилась Люся вечером…- Ну чего нам надо? Работа есть, деньги платят…а домой приходишь…квартира пустая…
- Мужика нам надо, – авторитетно заявила Милка. Хорошего. Чтоб не пил. И деньги домой носил…- и длинно затянулась тонкой ментоловой сигаретой.
– Деньги, Милка, это не главное, – протянула Люся, отхлебывая из бокала вино «Душа монаха» Я…я вот хочу…чтоб он меня на руках носил…и слова всякие говорил…
- Дура ты. Словами сыт не будешь. Пусть лучше мясо с базара таскает… И картошку…
- Картошку…
- Ага. Картошку. С луком ее…в масле…и сметаной сверху полить…
- От этого толстеют, – скривилась Люся.
Милка, гордо носившая 54 размер, похлопала себя по бокам.
- Ничо…раз любит – пусть носит!
- Тебя унесешь…- пробурчала Люся и пошла ставить на плиту кастрюлю с водой для пельменей.
- А вот у нас на рынке есть один…Азатом зовут…как посмотрит глазищами своими…у меня дрожь делается в ногах. Солидный мужчина. Всегда уж если покупает – так покупает. Деньги не мусолит, как некоторые. И глаза у него…
- Красивый? – деловито спросила Люся, поперчив воду.
- Говорю ж тебе – солидный…красота, Люська, дело наживное. Главное – чтобы деньги водились…
- А вот у меня…напротив в квартире…инженер живет…Мне про него сон снился…
И Люся принялась рассказывать. В ее исполнении сон звучал и расцветал неземными красками. Милка слушала, приоткрыв рот.
- И вот ты представляешь…просыпаюсь я…а по окном – он…и песню поет…с оркестром…
- Трезвый? - деловито спросила Милка, заедая вино маковым рулетом
- Нет…Но песня-то была!!! - в запале выговорила Люся, высыпая в воду пакет пельменей.
- Значит, закладывает…Посолить не забудь.
- Но ты понимаешь – как во сне…и песня была…
Люся яростно солила воду. Вода пузырилась и пенилась. Пельмени кружили где-то на глубине, изредка поднимаясь на поверхность. «Вот так и мы…- вдруг подумалось Люсе – Живем-живем, крутимся-вертимся, лезем куда-то…а тебя бац, и сожрут!!!» Люся хищно выцелила пельмень, подцепила ложкой, и принялась дуть на помятый тестяной бок.
-Понимаешь, Люська, – вдохновенно говорила все это время лучшая подруга. - Сны – это хорошо, конечно. И верить им надо. Вот у меня самой точная примета есть. Как приснится мне дед мой, царство ему небесное, так погода враз и испортится. А если вода мутная снится…- Милка понизила голос…
-То- что? – подалась к ней Люся. Забытый пельмень сорвался с ложки и упал обратно в воду, обдав Люсю горячими жирными брызгами.
- То это Люська, значит, что будут у тебя-что-то. С мужиком. А если рыбу в той воде ловить…точно забеременеешь.
-Да ну тебя…- усомнилась Люся, снимая кастрюлю с плиты.
-Точно говорю. Как рыбки половлю в речке или озере – так сразу и на аборт…Дуууура...Давно мне что-то рыбка не снилась…А то щас родила б я…
И Милка сладко потянулась, отчего округлое ее тело враз заволновалось, грозя размыть берега и вырваться.
- Ешь вот! – Люся поставила на стол пельмени, и еще одну бутылку «Души монаха».
Через два часа было ясно, что все мужики-козлы, что носить катастрофически нечего, особенно Милке, потому что на худую Люсю найти вещи можно, если знать, где искать, и что пора бы рожать, да не от кого, потому что все мужики – козлы, а нормального фиг где найдешь, а найдешь так не зацепишь, потому что носить нечего.
Когда беседа плавно пошла на четвертый круг, Люся посмотрела на часы, и охнула. Часы показывали, что если Люся немедленно не ляжет спать, проснуться утром будет почти невозможно, и на работу она опоздает, и ползать весь день будет, как сонная муха, и вообще, все будет плохо…
Потому такси было вызвано, Милка в него упакована, посуда терпеливо слегла в раковину, а Люся – в постель. Закрыв глаза, Люся успела еще подумать про рыбу и мутную воду…
Инженер Проничев стоял перед ней в носках и семейных трусах в горошек. В руках у инженера Проничева была удочка, которой он вяло тыкал в дно огромной чугунной ванны, наполненной мутной мыльной водой. Люся плавала в той воде, нагая, как русалка, и игриво бросала в инженера радужные пузыри.
- Ну иди же ко мне, дурашка! – говорила она нежно, - иди!
Но Проничев все стоял с этой дурацкой удочкой, все тыкал ей в воду, и бормотал, что ему еще надо поймать золотую рыбку, которая выполнит любые его желания…
- Я – твоя рыбка, милый! – тщетно взывала Люся, скрываясь в пене.
И тут раздался звонок в дверь. Люся проснулась и посмотрела на часы. Часы показывали несусветное. Люся тихо ойкнула и на цыпочках поспешила в прихожую. Дверной глазок показался ей амбразурой вражеского дота, который надо было закрыть…Люся поступила, как Матросов. Она прильнула к глазку, ожидая самого худшего. И словно бы пуля прошила ей грудь – за дверью стоял инженер Проничев.
Люся защелкала запорами, и сердце , пробитое навылет, трепетало где-то глубоко, испуганной птицей.
Проничев стоял перед ней в носках, в семейных трусах в горошек, и с удочкой. Люся схватилась за грудь.
- Извините меня…Людмила Павловна…- бормотал инженер, с видом несчастным и нелепым….Тут вот какая оказия…Понимаете…на рыбалку собрался….проснулся пораньше…
Люся по- рыбьи открывала рот, но слова у нее не получались. Она все не могла понять – сон уже кончился, или все продолжается, вводя ее в смущение и растерянность.
-На рыбалку…удочку вот достал с антресолей…а тут пробки вылетели. Ну я и пошел посмотреть…Удочку вот взял зачем-то…а дверь, понимаете, захлопнулась…Я Вас, наверное, ужасно напугал…- Проничев трясся и синел, и смотрел на Люсю огромными несчастными глазами…
Люся в трансе отступила в комнату. Проничев двинулся следом.
-Понимаете…позвонить маме…телефон ведь есть у Вас…чтобы ключи принесла….
Люся смотрела на него и не верила глазам. Инженер Проничев! В ее квартире!! В трусах!! А она….она…Люся всхлипнула и бросилась к зеркалу. Проничев дико смотрел ей вслед. Розовый пеньюар летел за Люсей, словно крылья любви, и сама она была…вся такая…такая…Проничев дрогнул и помотал головой. У зеркала Люся торопливо причесалась, напудрила нос и щеки и чуть успокоившись вернулась в комнату. Проничев что-то быстро говорил в телефонную трубку. Люся посмотрела на него нежно, и отправилась ставить чайник…
Через час, Проничев, благостный и размякший, в махровом Люсином халате, сидел за столом и доедал пельмени. Жизнь была прекрасна и удивительна, и женщина, сидящая напротив, тоже была хороша. Проничев торопливо жевал и смотрел, не отрываясь…
Где-то глубоко в его душе вдруг заиграла нежная музыка…
- Вот ты понимаешь, Милка…- жаловалась Люся подруге год спустя. -Живем мы вроде хорошо. Хорошо мы вроде живем….а все как-то неправильно. Вот захотела я на Новый год, чтоб он мне подснежников достал. Так захотела, что даже во сне мне они снились, подснежники эти проклятые…Будто просыпаюсь я – а у меня в квартире подснежники, подснежники…и Проничев среди них лежит, такой весь страстный и трепетный. Проснулась. Под окном – скандал. Машина с цветочной рассадой в столб въехала и перевернулась. И Проничева моего чуть не убило. Он в той машине домой ехал, приятель его подвез. Два месяца в гипсе пролежал, бедненький. А Степаныч до сих пор лепестки со снегу отскрести не может…Или вот был случай…Да я тебе рассказывала!
-Это когда он в парке с карусели свалился? С коня деревянного? Рассказывала…
Милка облизывала вымазанные джемом пальцы.
Во-во…А все почему? –Люся тоненько заплакала. - Потому что сон мне, дуре, приснился!!! Про него…и про коня….Про белогоооо…
-Точно что дура…ты б лучше мерседес какой во сне увидела…Или денег мильен…А то видишь гадость всякую…а Проничев страдает…Эх, мне б такое, а! Я бы не прогадала!!!
-Да знала б я как передать…да забирай ты сны мои проклятые, в гробу б я их не видела…Они мне Проничева чую, до ручки доведут, а может и до…кладбищаааа… - Люся снова тонко завыла.
- Мне ведь сон сегодня приснился…что у него….рога выросли….
-И чего? –нехорошо оживилась Милка.
-Нету пока…Два часа как прийти должен…а все нету…Да знала б я, как снов этих дурацких больше не видеть, я б…
- Ты, Люська, просто желать не умеешь. А вот я…я б себе…
Милка плотоядно вздохнула….
Раздался звонок в дверь. Обе женщины испуганно подскочили.
-Ну…иди…открывай! – Милка толкнула Люсю в спину.
- Встречай своего…
-Ой, Милка…-мелкими шажками Люся побрела в прихожую, цепляясь за стены.
За дверью стоял Проничев. С рогами. Рога были лосиные, ветвистые и тяжелые. Обеими руками Проничев держал их на голове, и странно улыбался. Люся всхлипнула, и упала в обморок. Инженер Проничев снял с головы свежекупленные в комиссионке рога и кинулся к жене…
«Дура она, Люська,- думала Милка, укладываясь спать. -Это ж надо фигней такой страдать. Эх…мне бы…Я б себе…Лимон денег! Нет! Два! Три!!! И на Канары…
Милке Кобзевой снился цветной сон…В том сне брела она по дивному саду, и с веток к ее ногам падали крупные желтые лимоны, и щебетали в ветвях канарейки…но что-то было не так, и Милка мучительно пыталась понять, что? А лимоны все падали и падали, а канарейки все щебетали и щебетали…и сон все не кончался…